Рассказы

Февраль. Раннее утро.

Городской родильный дом г. Худжанд

Это утро запомнится тебе на всю жизнь. Оно другое, особенное.

Утро, когда ты всю ночь не спала, сначала от боли и мучений, потом — от чувства беспокойства за человечка,  который спит рядом с тобой.

“Крохотный сверток” дышащий и смотрящий на новый свет полуоткрытими глазками — сейчас рядом с тобой.

Непривычно.

Ты смотришь на него, пытаешься найти схожие с тобою черты лица. Ты уже забыла про недавние мучения. Ты уже не чувствуешь боли. Все прошло.

Только он —  рядом. Тихий, маленький, с необычным запахом. И самое главное, ты взбудоражена до предела.

Ты ведь родила дитя! Ты смогла это сделать! Ты – герой!

И не важно, что в эту ночь таких, как ты героев, было трое. И не важно, что таких как ты, в этом отделении, еще 28 женщин. Главное, что ты это смогла. Ты выполнила главную свою обязанность – продолжила род человеческий. Ты стала Матерью. Ты подарила миру еще одну жизнь.

В твое первое утро материнства.

 Фарзона

Стоял прекрасный майский вечер. От удивительной чистоты воздуха в ушах как будто звенело. Такое редко бывает в Кабуле. Шел седьмой год, как я работала в этом пыльном и жарком городе. Вечером четверга, после работы, коллеги как всегда собрались на крыше нашего гостевого дома. Тихая и приятная музыка нежно окутывала всех майским звездным покрывалом. Все коллеги готовились к ужину. Уставшие, но очень довольные, потому что завтра пятница, выходной.

Повар приготовил отменный шашлык, и в предвкушении вкусного ужина все уселись за столом. Я редко присоединялась к такого рода коллективным сборам по вечерам. Каждый вечер я выкраивала время на общение со своими детьми по скайпу. Дети рассказывали о своих делах, школьных приключениях, о каких-то домашних проблемах, ну и так, разговоры о том о сем. Главное, я их видела и слышала!

За долгие семь лет мои дети выросли. Я пропустила самые лучшие моменты их жизни, победы и неудачи, слезы разочарования и слезы любви. Расстояние поглотило в себе много неувиденного и неуслышанного. Да, несомненно, у меня была возможность видеть их каждые два месяца, что мне было положено по контракту. Другой вопрос, что этого было так недостаточно! Каждый раз уезжая, мне приходилось отрывать себя от них. Душа рыдала и разрывалась на кусочки. Но этот тяжелый путь я выбрала сама. Я решила дать своим детям то, чего не было у меня. Поднять жизненную планку так, чтоб они старались сохранить этот уровень и идти вверх, тянутся к лучшему, чтоб затупить у них чувство соблазна перед деньгами и богатством. Ежедневно, видя афганский народ, особенно детей, я благодарила бога, что меня и моих детей он уберег от этого.

В тот тихий майский вечер четверга я решила сделать исключение и провести вечер с сотрудниками. Мы говорили, смеялись, обменивались смешными историями. Все было очень мило, непринужденно и весело. Где-то поблизости раздавался шум работающего трактора, но, кроме меня на этот раздражающий гул никто не обращал внимание.

В какой-то момент раздался звонок на мобильный. Мой жених из Америки дозвонился, чтобы сообщить, что наши документы на визу поданы и что осталось уже ждать совсем немного. Я была счастлива предстоящими хлопотами. Мы начали мечтать и строить планы. Так, за приятными обсуждениями по телефону я отошла на другую сторону края крыши нашего дома, подальше от разговоров отдыхающих коллег. Взволнованно разговаривая по телефону вышагивала то вперед, то назад. В какой-то момент, я буквально спиной почувствовала на себе неприятный и тяжелый взгляд, обволакивающий меня липким холодом. Медленно обернувшись я столкнулась взглядами с тремя мужчинами, стоящих на соседнем балконе, напротив нашего здания. Несмотря на то, что они были достаточно далеко от меня, их взгляд, как пули решетили мое тело. На какое-то мгновенье я застыла. Глубинный страх охватил меня.

Мужчины были одеты во все белое. Афганские национальные мужские платья, колыхаясь на легком ветру, белели в угасающем вечере словно приведения. Их бороды, словно острые клинки, разительно выделялись на фоне белизны одежд. Закончив спешно свой разговор с женихом, и вернувшись к коллегам, рассказала об увиденном и попросила сообщить охране. Все увиденное виделось подозрительным, поскольку афганцы никогда не работают в четверг после обеда. Для них, это как закон сокращения часов работы в канун пятницы, даже в правительственных учреждениях. А тут — ночь, шум трактора и трое странных и смотрящих в нашу сторону мужчин. Ответ охраны слегка успокоил нас сообщением о каких-то непредвиденных ремонтных работах. Я поделилась с охраной своими опасениями и наблюдениями за многолетний опыт пребывания в Афганистане. За все эти годы мне никогда не приходилось видеть афганцев, работающих в такой час, в четверг.  Несмотря на заверения охраны тревога не покидала мое сердце, и сон дался с трудом. Только к 12 ночи шум за окнами прекратился. Окна моей спальней комнаты, выходящие на задний двор в сторону будки с вооруженной охраной, были обклеены защитной пленкой и увешаны, предварительно, плотными занавесями. Огромные железные ворота, массивные бетонные ограждения, мешки с песком для укрепления и защиты делали наше здание хорошо защищенным.

Ранним пятничным утром было очень тихо. Кто-то еще спал, а кто — то заваривал кофе. Приготовив себе завтрак и вернувшись в комнату, я занялась мелкими хозяйственными делами. По традиции, пятница в гостевом доме так и проходила, размеренно и спокойно. Кто-то уходил в гости в другие гостевые дома, куда нам разрешалось ходить. Кто-то оставался дома, убирался, стирал, или читал книги. Хозяйственные хлопоты одинаковы везде.

В этой неторопливой послеполуденной тишине голос муэдзина из ближайшей мечети возвестил приход молитвы. Время устремить свои бренные мысли во славу к Всевышнему. Неожиданный, сильный взрыв, разорвав майскую дремоту, разорвал всю округу. От его мощности меня как будто оглушило. Комната мгновенно наполнилась мелкой серой пылью. Вскочив на ноги, накинув кофту и захватив сумку с документами я устремилась по направлению к двери. В этих ошеломляющих условиях, мой мозг, видимо пребывая в шоке, еще не успел осознать масштабность происшедшего. Взрывы в Кабуле уже никого не удивляли. Соседство с постоянной опасностью слегка притупляет чувство страха и делает тебя привычным к экстренным ситуациям. Исключительный механизм человеческого мозга.

Выскочив из комнаты, увидела двух сотрудников, стоящих в полной растерянности. Оглушенные происшедшим, они двигались словно в замедленном кино. Растормоша их, мы устремились вниз, в бункер — подвал с огромной железной бронированной дверью. Внутри — маленькие окошки для обеспечения кислорода, сухой паёк, медикаменты и вода. Закрыв за собой тяжелую дверь и отдышавшись, огляделись по сторонам. Оказалось, нас всего четверо, а должно было быть двенадцать! Все ли живы? И где остальные коллеги?

Тишина, последовавшая за взрывом показалась вечностью. В этой звенящей тишине мы услышали шум за стеной и голос нашей коллеги, итальянки Барбары де Анны. Она бежала и громко кричала: — Помогите, помогите! Нам показалось, что за ней кто-то гонится и стали прислушиваться. И снова наступила тишина. Чуть позже, мы услышали шаги, идущие к бункеру и знакомые голоса. Мы все обрадовались, что там, за дверью живые коллеги. Я попросила открыть дверь. Охранник сначала отказался, и только после проверки по рации, убедившись, что это безопасно, приоткрыл им дверь.

В этом хаосе из пыли и гари я увидела Барбару, лежащую на полу. Из-под разорванной одежды виднелось ее обгоревшее тело. Так как моя комната находилась рядом с бункером, я выскочила и побежала за покрывалом. Мы занесли коллегу в бункер и укрыли ее тело. Бедняжка то теряла сознание, то приходила в себя, и кричала от безумной боли. – Не оставляйте меня, пожалуйста! Я не хочу умирать!

Трясущимися руками я с трудом нашла в аптечке лекарства, на время я как будто разучилась читать. Приподняв ее голову, я помогла ей принять две таблетки обезболивающего. Когда мои руки прикоснулись к ее светлым волосам, я как будто моментально очнулась от шока, в котором пребывала до сих пор. Жизнь, словно в страшном кино, снова предстала предо мной в скрипучих звуках и в жутких красках. Ее волосы, некогда шелковистые и блестящие, напоминали сейчас подожжённую шерсть. Я вглядывалась в ее лицо и все никак не могла понять, куда делись ее родинки, ведь у нее было их так много. Ее тело было настолько обожжено, что от ее прекрасных родинок ни осталось и следа. Сильный запах горелого мяса бил прямо в нос. Бедняжка стонала от безумной боли, а мы ее умоляли не кричать, чтобы нас не нашли бандиты. При всей своей боли она терпела из всех сил, ее лихорадило от боли и периодически теряла сознание.

Я не помню, сколько так прошло времени. Казалось вечность поглотила в себя всех живых и мертвых. Хотелось верить, что все закончилось, но через мгновение начался настоящий ад. Безумная стрельба слышалась повсюду, звук взлетающих и ревущих ракет, запах гари и пороха. Горело все, что могло гореть. Едкий дым черными клубами пробирался в бункер через вентиляционные окошки. Еще немного и мы просто задохнёмся. Мы смотрели друг на друга со страхом и ужасом. Тишина, липкой паутиной охватила нас и сковывала все сильнее и сильнее. Кто-то безуспешно пытался дозвониться до помощи. Связь в бункере была плохая, но через рацию нам удалось выхватить сообщение о помощи, и команду сидеть в тишине.

Через какое-то время стрельба усилилась, и по ответным отзвукам мы поняли, что подоспела афганская армия. Благо, здание афганского МВД находилось недалеко от нас. Глухие шаги перед дверью напугали нас. По рации нас попросили открыть дверь для спасателей. Вытолкнув наверх, и поочередно взяв каждого за руку, они бежали вместе с нами, пока их коллеги прикрывали наш побег из огненного кольца. В бронированных машинах нас привезли в здание МВД. А итальянку увезли в больницу.

Из окон министерства виднелся черный и высокий столб дыма и огня. Наш офис полыхал, словно костер. В лучах заходящего солнца земля казалась красной, от языков пламени. Словно пропитанной кровью. Пребывая в шоке от случившегося никто не разговаривал. Громкий голос азана, раздавшийся в этой мрачной тишине на этот раз звучал уже по-иному, он вселял страх. Картина вырисовывалась безумная: мы, в пяти минутах от смерти, черный дым поднимающийся в небо и молитвенное воззвание. Опомнившись, что все каналы передают эту атаку, все лихорадочно стали звонить родственникам, чтобы сообщить, что с нами все в порядке. Кто маме, кто жене, кто мужу, а кто детям. Одна фраза на всех звучала одинаково: — Я жив! Я жива! Мы живы!

Наша некогда беззаботная и жаждущая жизни Барбара умерла через месяц в госпитале в Германии, не приходя в сознание. Другой сотрудник сломал себе спину, когда выпрыгивал во двор из горящего окна, несколько охранников было ранены. Позже, в МВД нам сообщили, что это был спланированный терракт. Те дьяволы в белых одеждах под предлогом ремонтных работ готовились к этой атаке. Сказали, нам повезло, что талибы после взрыва ошиблись, и из-за пыли и черного смога зашли в соседний пустой дом. Иначе, кто знает, кто бы рассказал вам сейчас эту историю.

Мы все — люди, которых в муках рожает мать и кормит своим белым молоком, а не кровью. Как так получается, что повзрослев, у некоторых (не могу назвать их людьми) очерняются души и заполняются ненавистью? Мне кажется, самое страшное — это убивать другого человека во имя бога. Как мне кажется, они это делают, чтобы снять с себя ответственность. Чтобы не нести ответ. А ответить придется. Как минимум, перед своей совестью!

Нет, ненавидеть я их не собираюсь. Моё прощение им в наказание! Наша жизнь слишком хрупка и коротка. Люди бездумно прожигают ее, тратя на ненависть, на распри, козни, злость. Обнимайте своих мужей, детей, родителей. Берегите каждую минуту общения с ними. Мы все гости на этой прекрасной земле. Всего лишь гости…

Нигина Мамаджонова

Под звуки карная и сурная я спускалась вместе с толпой вниз по лестнице, к выходу. Радовало только одно: наконец-то это кошмарное чувство неприкрытых пошлых взглядов на мне закончится, и я вернусь домой. Но, не тут-то было. Мужчина схватил меня за плечи, поднял, и быстро направился в обратном направлении.

В один короткий миг у меня перед глазами пронесся весь остаток недолгой, на мой взгляд, жизни. Я понимала какие намерения у этого мужчины. В его безумных, обкуренных глазах я это видела в течение всей свадьбы. Я понимала, что работники ресторана не смогут меня спасти от него. Возможно, даже не посмеют попытаться. Ведь гости свадьбы – вся толпа – обходили нас и шли дальше своей дорогой, словно ничего не происходило.

Это были лихие 90-е. Я понимала, что, либо меня убьёт он, либо, после такого, убью сама себя я. Эти мысли пронеслись в моей голове раньше, чем он успел сделать второй шаг. Я смотрела вслед поспешно удалявшимся подругам, словно они не со мной. Я не виню их, они тоже были напуганы и их задачей было спасти, в первую очередь, самих себя. Но, глядя в их удаляющиеся спины, я поняла, что я сама по себе, и никто меня не спасёт.

Слова мамы, из далекого детства, начали звучать в моей голове: в то время только начали появляться слухи о пропадающих детях и, по дороге из садика домой, она учила меня не ходить никуда с незнакомыми. Она учила кричать и сопротивляться, если кто-то меня куда-то тащит. Учила не бояться привлекать к себе внимание прохожих и громко звать на помощь. Я с ней, конечно, соглашалась, но вплоть до этого дня не осознавала настоящей ценности её советов.

В панике у меня словно обмяк язык, и я не могла произнести ни слова. Да меня никто бы и не услышал под такую громкую музыку. Поэтому я просто завизжала со всей мочи. Завизжала, как сирена. Завизжала так, что оглушила звуки карная и сурная. А гости всё проходили мимо.

Мне было 16 лет. Выглядела я ещё младше. Я была под строгим дресс-кодом родителей, поэтому ничего вычурного, ничего короткого, ничего блестящего, и никакой косметики. И так, мне еле-еле удалось уговорить разрешить пойти на свадьбу одноклассницы, всего лишь на два часа днём.

На мой визг подбежал брат одноклассницы и стал уговаривать мужчину отпустить меня. Он сказал буквально: «давайте сегодня не будем омрачать свадьбу». Понимаете, он не сказал «не будем ломать судьбу девочки» или «не смей трогать это дитя, подонок» или «не нарушай закон», а именно так — не будем омрачать свадьбу. Я, конечно, благодарна ему за то, что подошёл, вырвал из лап этого исчадия ада. За то, что предотвратил нечто ужасное для меня, и совершенно не важно какими словами. Главное, что это сработало. Но, я никогда не смогу понять, как он смог отдать в лапы ещё одного такого подонка свою собственную сестру. В шестнадцать лет. Второй женой. По словам одноклассницы, за боевика, который заплатил хороший калым.

Одноклассница говорила, что братья решили выдать её замуж, чтобы уберечь. Мол время неспокойное, много стало насильников. Мол, он сможет её защитить. А мне казалось, что это просто какая-то трагическая ирония, какая-то глупая шутка, какой-то сюрреализм – неуклюжая попытка выдать своё решение за заботу о сестре и под видом спасения её от гипотетического насилия просто взять и подарить её, обречь её на бесправие и, вероятно, насилие в семье. Именно подарили, потому что согласие Нигор, моей одноклассницы, было больше для успокоения её собственной души. Её никто не спрашивал. Психологически, ей просто было комфортней думать, что в конце концов, она согласилась сама.

Душа девушки всегда хочет верить в лучшее. Даже в такой горькой ситуации у неё были романтические надежды. Готовясь к свадьбе, Нигор всё же оставила безымянный палец пустым, чтобы жених надел на него кольцо. В ресторане мы спросили у неё, когда будет регистрация ЗАГС и кто из подружек будет свидетельницей. На самом деле мы просто хотели дождаться регистрации и уйти поскорей. Через десять минут после этого мы в туалете вытирали её безутешные слёзы, потому что только там, в ресторане она узнала о том, что она – вторая жена.

О, знала бы ты мама, сколько раз я в сердце благодарила тебя за тот совет из детства! Ты подарила мне жизнь дважды, и второй раз именно этим советом. Я пришла на пол часа позже обещанного и в четыре часа ты уже стояла на дороге и ждала меня. Ты ругала меня за опоздание, а я молча и, впервые, безропотно тебя слушала и соглашалась с тобой. Я тебе никогда не говорила этого. Ты ведь до сих пор не знаешь о том, что могло произойти в тот день.

После этого, я часто видела на нашей улице свадьбы едва закончивших школу девочек. Любопытные соседи всегда выходили на звуки сигнала машин и музыки, чтобы посмотреть на невесту и разделить с соседями радость. Я больше никогда не подходила к таким свадьбам. Я видела слишком много на одной.

Ту одноклассницу я не видела больше никогда и ничего о ней не слышала. Я не знаю, как сложилась её судьба.

Мама!

Как же сильно я тебе благодарна за то, что учила меня использовать свой голос. Как же сильно я благодарна тебе, папа, за то, что научил меня думать и принимать собственные решения. Как же я благодарна вам обоим за то, что любые разговоры о моей свадьбе за моей спиной раньше, чем мне исполнилось двадцать, отметали сразу, потому что «рано»; за то, что первой целью для меня ставили образование, а не замужество; за то, что даже после обижали стольких дорогих для вас друзей и родственников отказом, поддержав моё решение.

И как же я благодарна вам, родители мужа, за то, как вы воспитали сына. Вы — для меня живой пример того, что можно воспитать в сыне одновременно и мужество, и убежденность в равноправии полов.

Азаре Самандар

У Зайнаб были две дочери и она вновь была на сносях. Её муж недолюбливал «слабый пол», и постоянно предупреждал Зайнаб:

— Смотри, если опять родишь дочь, не переступай порог дома…

В ночь на среду в Зайнаб родила. Так как роды были тяжелые, она пришла в себя только на утро следующего дня.

— Мальчик или девочка? – был ее первый вопрос.

Пожилая врач радостно сообщила:

— Поздравляю, очень хорошенькая девочка!

Миндалевидные глаза Зайнаб наполнились слезами, слезы потекли по её лицу. Никто и не догадывался, что были ли это слёзы радости или слёзы тоски и уныния.

В тот же день в их палате одна женщина родила своего седьмого сына.

— Хоть бы эта была девочка, — с сожалением сказала та женщина.

Грустные глаза Зайнаб заблестели… Две матери несогласные со своей судьбой решили поменяться детьми. Зайнаб отдала свою дочь той женщине и взяла ее сына на руки. Мальчик показался ей некрасивым и чужим. «Ничего страшного, привыкну» — успокоила она себя.

В этот момент девочка, словно ощутив свою горькую судьбу, начала плакать на руках чужой женщины. Зайнаб услышав плач дочери заметалась. Словно невидимая нить притягивала ее к девочке. «Нет, я не могу, не могу» — повторяла она себе. Её пробирала дрожь. Внезапно она отдала мальчика маме и взяла свою плачущую дочь на руки и прижала к груди.

Этой девочкой была я…

Зулфия Атои

И спросили мудреца:
А много ли дождинок упало на землю нашу грешную?
И ответил мудрец ищущим:
Менее, чем матери пролили слёз по детям своим.

— Аки Солех, ну почему она так со мной разговаривает? Я так стараюсь, делаю все, что в моих силах. Ака, да мы бедные, я знаю, но это не значит, что она так должна грубо со мной говорить! И требовать таким тоном деньги. Алло, алло, аки Солех, минуту!

Молодой парень — водитель видавшей виды Нексии «трешки», как называют таких в Душанбе, судя по всему, был очень расстроен разговором. Его пассажиры — две женщины, стали невольными свидетелями странного разговора.

Парень опустил трубку мобильного вниз, чтобы не заметил стоявший на проезжей части гаишник. Гаишник же, словно коршун, издали выискивал острым взглядом своих проезжающих мимо него «цыплят». Его жертвы, обычно именно такие горе-водители, и попадались за нарушения правил дорожного движения. Разговоры за рулём до добра не доводят. Взмах жезла, и парень-цыпленок, вытащил из бардачка документы, вложил в них три сомони, и глубоко вздохнув, вышел на встречу своему коршуну.

Одна из пассажирок, севшая в такси буквально за пару минут до этой внезапной остановки, следила за немым разговором коршуна и цыплёнка. Женщина лет сорока была одета в длинное европейское платье, лёгкую курточку. Боковое зеркало отражало всю мимику двух мужчин, по которой легко можно было угадать смысл всех неслышных слов. Через пару минут водитель вернулся на свое место, положил документы обратно в бардачок, опять глубоко вздохнул, и завёл двигатель.

— Сынок, и что так всегда, да? Вторая женщина, лет пятидесяти, скромно одетая в почти все чёрное, в синем платке, сидела на заднем сидении и тоже внимательно следила за парнем.

— Э, холачон, лучше не спрашивайте. Они же всегда вечно голодные. Виноват, не виноват. Найдут причину в любое время.

Водитель повернул голову к пассажирке на переднем сидении, и вежливо спросил:

— Апачон, может все же найдёте мелочь? У меня нет сдачи с ваших пятидесяти сомони.

Женщина покачала в ответ головой: — Ничего, поехали, а там может кто из других пассажиров разменяет по пути.

Опять раздался звонок, и водитель снова начал разговор за рулём. Парень внимательно слушал и кивал головой.

— Аки Солех, я согласен. Согласен. Но почему так? Что, мы раз такие бедные, на нас можно наезжать? Так грубо с нами говорила! Я не могу столько денег найти сразу. С утра раннего выехал, собрал всего 60 сомони. Алле, алле, ака, бедная моя мама же говорить даже не может. Она сегодня всего две ложки еле проглотила! Ака, почему так?!

Ещё чуть — чуть, и казалось, парень расплачется.

Женщина впереди начала нервничать. Её явно раздражал этот непонятный разговор. Но больше она опасалась за вождение с телефоном и свою безопасность. Хоть и центр города, гаишников полно на проспекте Рудаки, но лихачество в дождливую осеннюю погоду не самый лучший вариант поездки. Вторая пассажирка, на заднем сидении, все же не удержалась и спросила: «Бачам, ты аккуратнее. Не разговаривай по телефону. Что-то случилось? Твоя мама болеет?»

Парень откликнулся нехотя: — Да, мама в больнице, у неё рак. Денег не хватает. Третью операцию уже сделали. Четвёртая степень. А мы не богатые. А врач, она, она такая грубая. Кричит, ругается, говорит, не оплатите, я вас выгоню. Что я могу сделать? Мама не может есть. Всего две ложки выпила бульона сегодня.

Женщина покачала головой, глубоко вздохнула, и попыталась сгладить разговор:

— Рак — это тяжело, сынок. Четвёртая степень, это плохо. «Химия» никого не оставляет. Я это знаю. Ты держись, сынок. А та врач, — женщина тяжело вздохнула, — ты не суди её. Аллах всё видит.

В машине на какое-то время воцарилась тяжелая тишина. Пассажирка впереди украдкой поглядывала на водителя, и о чем-то думала. На остановке, напротив чайхоны «Рохат», мужчина под дождём отчаянно ловил такси. Водитель Нексии притормозил и новый пассажир втиснулся в машину. Вслед за ним, с остановки подбежала молодая девушка. В эту ненастную погоду все спешили оказаться в тепле и быстрее добраться домой.

Новые пассажиры, словно сговорившись, протянули по «десятке». Водитель обернувшись, умоляюще обратился к обоим:

— Ака! Апачон! Ну найдите мелочь, пожалуйста. Я сегодня целый день не могу разменять. У всех крупными купюрами. У меня нет сдачи, ака, извините.

Пассажиры, поискав по всем своим карманам одежды и сумкам, в итоге протянули по четыре сомони.

Подъезжая к центральному парку «Рудаки», женщина на переднем сидении попросила остановить у светофора. Водитель занервничал, и остановившись у светофора протянул женщине неразмененную купюру: — Сестра, возьмите!

Женщина мягко убрала его руку от себя, и открыв дверь, волнуясь и слегка запинаясь ответила на таджикском языке, с характерным акцентом, смешивая русскую и таджикском речь: — Акачон, шумо хамин сума гиретон. Передайте своей маме на лечение.

Парень удивлённо смотрел на неё и пытался возразить:
— Нет, нет, Апачон, что вы, я так не могу!
— Вы знаете, это Ваша доля. Точико мегуян «насиби шумост», вернее, хакки

Модаратон. Так захотел Аллах. Вы — хороший сын. Удачи вам!
Женщина захлопнула дверь такси и торопливо раскрыв зонт ушла под дождём. Она шла домой, и не замечая луж под ногами, продолжала думать о парне-водителе. «О, Всевышний! Как же печально это было слышать. И очень радостно в то же время. У меня растёт сын, и я очень бы хотела, чтобы он вырос таким же открытым и добрым сердцем мужчиной. Сыном, который бы даже в трудную минуту не отказался от матери. Помоги ему, Всевышний. Помоги нам, Милостивый!»

Капли дождя попадали на её лицо, и было не понятно, то ли это вода с небес блестела на её щеках, то ли слезы отражали свет фонарей. Материнские слезы, они такие. Незаметные. Невидимые. Наполненные огромной любовью и болью. За своих детей. И за чужих тоже. Хотя, говорят, чужих детей не бывает.

Насибахон Аминова

— Мааам, возьмите меня за руку. Я так быстрее усну.
— Хорошо, бачам. Ну, давай, изобразим снова Рабочего и Колхозницу?

Мы крепко берёмся вдвоём за руки. Его ладонь сжимает мою ладонь. Расплываемся в улыбке, в темноте, словно два чеширских кота. И хихикаем, вспоминая и изображая образ знаменитой статуи на ВДНХ в Москве.
Сын засыпает через пару минут быстрым и глубоким сном тинейджера. А я лежу, и боюсь шелохнуться, чтобы сохранить тепло его руки ещё на несколько мгновений. Он такой уже большой, но ещё такой маленький, мой сынок. Четырнадцать лет пролетели незаметно. Как пролетит и эта короткая ночь.
Держите своих детей за руку. Крепко. Хотя бы засыпая. Пока они нас ещё просят.

Насибахон Аминова